Когда книга была завершена, в его жизни образовалось свободное пространство, и – тоже в соответствии с тем, как он привык поступать всегда, – Барак чувствовал себя обязанным немедленно его заполнить. В личной жизни ему пришлось справляться с тяжелыми новостями: его матери Энн диагностировали рак яичников, и она переехала из Джакарты обратно в Гонолулу на лечение. Насколько мы знали, ей оказывали хорошую медицинскую помощь, и химиотерапия, казалось, работала. Майя и Тут помогали ухаживать за ней на Гавайях, и Барак часто у них гостил. Но диагноз поставили поздно, когда рак уже прогрессировал, и было трудно предугадать, что произойдет. Я знала, Барак это тяжело переносил.

Тем временем в Чикаго снова началась политическая болтовня. Мэра Дейли избрали на третий срок весной 1995 года, и теперь все готовились к выборам 1996 года, на которых Иллинойс выберет нового сенатора США, а президент Клинтон сделает ставку на второй срок. Из более скандального: у нас был действующий конгрессмен США, находящийся под следствием за сексуальные преступления, что освобождало место для нового кандидата от демократической партии во втором округе штата, который включал бо́льшую часть Саутсайда Чикаго. Популярный сенатор штата Элис Палмер, которая представляла Гайд-парк и Южный берег и с которой Барак познакомился во время работы над проектом «Голосуй!», начала говорить в кулуарах, что собирается баллотироваться. Это, в свою очередь, оставляло ее место в Сенате штата вакантным, открывая Бараку возможность на него баллотироваться.

Но был ли он в этом заинтересован? Собирался ли баллотироваться?

Я не могла знать тогда, но эти вопросы будут доминировать в нашей жизни все последующее десятилетие, как барабанный бой на заднем плане всего, что мы делали. Собирается ли он? Может ли он? Будет ли он? Должен ли? Перед всеми этими вопросами стоял еще один, который Барак задавал сам, прежде чем выдвигаться на какую-либо должность. В первый раз он задал этот вопрос в тот день, когда дал мне знать об Элис Палмер и ее вакантном месте и о том, что, возможно, он может быть не только адвокатом/профессором/организатором/автором, но еще и законодателем штата: «Что ты думаешь об этом, Миш?»

Ответ был для меня очевиден.

Мне никогда не казалось, будто баллотироваться – хорошая идея для Барака. Мои рассуждения, возможно, немного менялись от случая к случаю, когда вопрос возвращался, но общая позиция сохранялась, как секвойя, пустившая корни глубоко в землю. Хотя вы уже знаете, что она так ни на что и не повлияла.

В случае с Сенатом Иллинойса в 1996 году я рассуждала так: мне не очень нравились политики, и поэтому я не хотела, чтобы мой муж стал одним из них. Бо́льшую часть известного мне о государственной политике я почерпнула из газет, и ничто из этого не казалось особенно хорошим или продуктивным. Дружба с Сантитой Джексон научила меня, что политикам часто приходится быть вдали от дома. В общем, законодатели казались практически черепахами – толстокожими, медлительными корыстолюбцами. На мой взгляд, Барак был слишком искренним, слишком преисполненным дерзких планов, чтобы подчиниться изматывающей, затяжной ненависти, царившей внутри куполообразного Капитолия в Спрингфилде.

В глубине души я просто верила: у хорошего человека есть куда лучшие способы на что-то повлиять. Честно говоря, я думала, Барака там съедят заживо.

Однако моя совесть уже готовила контраргумент. Если Барак верит, что может чего-то добиться в политике, кто я такая, чтобы мешать ему? Кто я такая, чтобы растоптать эту идею прежде, чем он попытается? В конце концов, он единственный человек, который подал мне руку, когда я захотела оставить карьеру юриста; он не был до конца уверен в моей работе в мэрии, но тем не менее поддержал меня и прямо сейчас трудился на нескольких работах, отчасти чтобы компенсировать сокращение зарплаты, на которое я пошла, чтобы стать полноправным сотрудником Public Allies. За шесть лет нашей совместной жизни он ни разу не усомнился в моих инстинктах и способностях. Припев всегда был один и тот же: не волнуйся. Ты можешь это сделать. Мы справимся.

Поэтому я одобрила его первую попытку баллотироваться, проявив при этом некоторую женскую осторожность.

– Думаю, ты разочаруешься, – предупредила я. – Если тебя изберут, ты начнешь там работать и не сможешь ничего сделать, как бы ни старался. Это сведет тебя с ума.

– Возможно, – сказал Барак, смущенно пожимая плечами. – Но, может быть, я смогу сделать что-то хорошее. Кто знает?

– Верно, – пожала я плечами в ответ. В мои обязанности не входило вмешиваться в его оптимизм. – Кто знает?

Это ни для кого не новость, но мой муж стал политиком. Он хороший человек, он хотел изменить мир и, несмотря на мой скептицизм, решил, что лучший способ сделать это – стать политиком. Такова природа его веры.

Барака избрали в Сенат Иллинойса в ноябре 1996 года, и он принес присягу через два месяца, в начале следующего года. К моему удивлению, мне нравилось наблюдать за ходом кампании. Я помогала мужу собирать подписи для бюллетеней, стучала в двери домов в своем старом районе по субботам, выслушивала, что жители говорят о штате и его правительстве и что, по их мнению, нужно исправить. Мне это напоминало выходные с отцом, когда он поднимался по ступенькам на крыльцо, выполняя свои обязанности капитана участка. Кроме этого, от меня больше ничего не требовалось, и меня это вполне устраивало. Я могла относиться к предвыборной кампании как к хобби, подхватывать ее, когда это было удобно, получая от этого удовольствие, а затем возвращаться к своей работе.

Мать Барака скончалась в Гонолулу вскоре после того, как он объявил о своей кандидатуре на выборы в Сенат. Она сгорела так стремительно, что он не успел попрощаться. Это сломало Барака. Именно Энн Данэм познакомила его с богатством литературы и силой продуманных аргументов. Без нее он не побывал бы под муссонными ливнями в Джакарте и не увидел бы водных храмов Бали. Никогда бы не научился ценить, как легко и волнующе перепрыгивать с одного континента на другой, как принимать незнакомое, а не бояться его. Она была исследователем, бесстрашно следующим за зовом своего сердца. Я замечала ее дух в Бараке, в большом и в малом. Боль от ее потери острым лезвием вонзилась в нас обоих, рядом с раной от потери моего отца.

Теперь, когда наступила зима и начались заседания в Законодательном собрании, бо́льшую часть недели мы проводили порознь. Барак четыре часа ехал в Спрингфилд в понедельник вечером, регистрировался в дешевом отеле, где останавливались многие законодатели, и возвращался домой поздним вечером четверга. У него был небольшой кабинет в здании Сената и штатный сотрудник в Чикаго. Он сократил рабочие часы в юридической фирме, но, чтобы продолжать выплачивать наши долги, усилил преподавательскую нагрузку на юридическом. Он планировал занятия в течение дней, когда не ездил в Спрингфилд, и преподавал больше, когда в Сенате не было сессий. Мы созванивались каждый вечер, пока Барак оставался на севере штата, сравнивали мнения и обменивались рабочими случаями. По пятницам, когда он возвращался в Чикаго, мы всегда устраивали свидания. Обычно мы встречались в центре города в ресторане «Зинфандель» после того, как оба заканчивали работу.